Что можно приготовить из кальмаров: быстро и вкусно

Страница 25 из 35

Об успехе мы с Андреем условились поговорить отдельно. Ну просто потому, что успех как термин, в который люди вкладывают какой-то свой смысл, живет сам по себе. Он каким-то образом связан с работой, деньгами, но явно не самым прямым.
Что считали успехом в жизни при социализме, а что вкладывают сейчас в это понятие? Из-за чего люди чувствуют себя успешными и, наоборот, неуспешными? И приходят на прием к психотерапевту: «Доктор, помогите мне, я неудачник, я не могу добиться успеха в жизни». Доктор Курпатов снова удивляет меня нетривиальным вопросом.

А вы видели людей, которые говорят, что они успешные?
- Я знакома с людьми. ..
- ...которых вы готовы назвать успешными.
- От них просто разит успехом, другого слова и не подобрать.
- Вы знаете, довольно сложно определить «качество», которым ни один человек себя обозвать не в силах. Люди обычно говорят: «Я неплохой бизнесмен», «я неплохой артист». Но никто не скажет: «Я-успешный артист» или «я успешный коммерсант». Я - «хороший коммерсант», я - «отличный коммерсант». Я - «необыкновенно хорош». Это пожалуйста. Но сказать о самом себе: «Я успешный» - это как-то странно.
Успех, мне кажется, - это некая оценка, в которой есть некое пропорциональное соотношение, с одной стороны, вложенного труда, неких усилий, а с другой - результата этих усилий. Поэтому человека, который так сам себя оценивает, трудно себе представить. Очевидно, что он вкладывал труд. Ему это и так понятно. Как и то, что достигнутый им результат-есть результат его труда. Это ему тоже очевидно. В этом смысле понятие «успеха» не является личным. Оно оценочное, внешнее, стороннее.
- То есть как у Бродского: «Смерть - это то, что бывает с другими»?
- Да-да. И успех - это то, что бывает с другими. В этом смысле психологическая ценность такого понятия не слишком велика.
Проблема в том, что мы еще не научились восхищаться успешными людьми - не умеем, не научились, не знаем как. Вы подумайте, ведь раньше не успех ценили как таковой, а то, что человек двадцать лет на производстве отработал. Медаль давали не за то, что ты хорошие половники выпускаешь, а за то, что ты это делаешь долго и мучительно: «За многолетний труд». И «Героя социалистического труда» давали за то, что ты сделал о-о-о-очень много половников, а не за то, что ты их как-то особенно хорошо сделал.
В свое время, когда я еще и года не отработал руководителем оргметодотдела по психотерапии города, мне дали грамоту «За многолетний труд по организации медицинской помощи...» Я на это говорю: «За грамоту, конечно, спасибо, но многолетний труд - это не про меня. Я меньше года в должности!» А мне говорят: «Ну так у нас других грамот нет, а как-то поощрить считаем нужным». То есть даже формы поощрения такой нет - «за хороший труд», «за успешный труд».
Мы еще просто психологически не готовы к «успеху». У нас это понятие до сих пор несет в себе какой-то негативный оттенок. В советской стране не было успешных людей, успешные - были там, на Западе. А у нас - нет, у нас - все равные, о каком «успехе» может идти речь? И до сих пор этот оттенок некой испорченности, ложности, неправедности «успеха» - последствие всеобщей уравниловки - дает себя знать. Мы не принимаем успешных людей, не ценим их, подозреваем во всех тяжких. Так что тут понятная историческая ретроспектива... И люди стесняются быть успешными, производить такое впечатление, именоваться такими. А если стыдно быть успешным, то о каком личном «успехе» как о национальной идее можно говорить.
В США идея self-made - люди, которые сами себя сделали, - является своего рода национальной, неким остовом всей культуры. Государство безусловно поддерживает тех, кто делает себя сам - себя, свою карьеру, свое дело. И ему это выгодно: просто хвалишь человека за то, что он креативно работает, а он в ответ работает в два раза креативнее и вообще в два раза больше работает. Просто хвалишь и поддерживаешь, а результат - экономический рост и увеличение общего благосостояния. Очень выгодно! Так сказать, «за спасибо».
А у нас пока национальная идея - Золушка. Несчастная, горемычная, страдала-мучилась, и воздалось ей сторицей, с неба упало. А то, что она много работала, перебирала всякие бобы да розовые кусты сажала, - это ведь со счастливым результатом никак не связано. Принц девушку не за это полюбил, а за красоту ее неземную и характер ангельский, то есть не за труды праведные, а за здорово живешь. И вот-мечта! Встречайте: пришла фея - птица счастья завтрашнего дня прилетела, крыльями звеня... В общем, таким странным, сказочным образом - по щучьему веленью - мы счастье допускаем, а «нажитое непосильным трудом» - это, извините, у нас реплика негативного героя. Никаким «селф-мейдом» даже не пахнет. А от «успеха» - разит... Читай - плохо пахнет. Оговорочка по Фрейду.

Ну, я имела в виду не приятность, а силу запаха, силу ощущения. Это как нашатырный спирт - в чувство приводит... Кажется, я начинаю оправдываться. А значит, все-таки чувствую себя немного не правой.

Ну-ну, и давайте теперь сравним - запах нашатырного спирта и запах розы, кстати сказать тоже очень сильный. Понятно, что у нас в ассоциативном ряду успех оказался рядом с нашатырным спиртом, а не с розой. То есть это что-то такое «ядреное», «дерет» и «продирает». Может, и полезное, конечно, но в общем и целом - не из приятного. Вот такой милый образ... В результате же мы не формируем очень важное для общества представление о self-made - людях, о людях, которые сами себя сделали.
У нас есть, правда, люди-герои... Но герои они не потому, что много сделали для отечества, а потому, что необыкновенные трудности преодолели, несмотря ни на что. У нас есть такой герой - Маресьев, например. «Повесть о настоящем человеке»! А вот self-made нет. А на чем держится государство, страна, общество?
Знаете, Венеция стоит на своеобразных сваях. Брались бревна и забивались в эту их непонятную почву, под водой. Со временем деревяшки просаливались и становились жесткими, прочнее металла. Мне кажется, что в этой аналогии каждый успешный человек, self-made - это очередная свая, вбитая в основание города, которая позволяет ему быть крепче. Венеция стоит на этих сваях. А каждое здоровое государство стоит на этих людях, потому что они привносят свой успех в общую копилку, потому что чем успешнее отдельные граждане страны, тем успешнее страна. Это правило. Такие люди повышают запас прочности общества, увеличивают его возможности. Но пока мы будем - вольно или невольно - отбрасывать тень негатива и сомнения на этих людей, успеха России не видать. Это как пить дать...

Человек и работа

Андрей, у вас вышло уже очень много книг, и каждая посвящена особенностям психологии людей, каким-то типичным проблемам, взаимоотношениям человека с собой либо с какой-то частью внешнего мира. Но почему-то я не нашла среди них книг про работу, про психологические правила трудовых взаимоотношений, про взаимоотношения начальника и подчиненного.
- В книге «Флирт глазами эксперта» ровно половина посвящена успеху в работе. В предыдущей книжке нашей серии - «Деньги большого города» - мы с Шекией, конечно, тоже никак не смогли обойти тему производственных отношений. Но вообще вы правильно заметили этот «пробел».
Хотя я, наверное, и не могу написать такую книгу. Обычно в книгах я определяю некую цель и показываю, как до нее добраться. Но для конкретного описания пути нужна карта, на ней должны быть обозначены дороги. Если дорог нет, если речь идет о пересеченной местности, полях и целине - я не могу показать, как доехать, я могу только дать человеку компас и сказать: «Двигайся на юг» или «Иди на север». Вот и весь рассказ. На книгу не тянет.
Почему? Потому что все, что у нас касается работы, не представляет собой сеть неких дорог, где есть понятные перекрестки, где действуют правила движения, где есть большегрузный и гужевой транспорт, есть развязки, некие автобаны, узкие улочки. У нас этого нет. У нас - «Поле, русское поле... Светит луна или падает снег...» И поэтому написать какую-то именно деловую инструкцию - не получится.
Все, чем я могу быть полезен в этой части, - это изложение принципов, главный из которых - изменение отношения к работе, изменение отношения человека к самому себе как к человеку работающему. То есть как нужно относиться к работе, чтобы она была тем, что тебе нужно, и как ощущать самого себя, чтобы быть эффективным в этом пространстве.

24 мая исполнилось бы 75 лет человеку, стихи которого до сих пор растаскивают на цитаты. Имя его – Иосиф Бродский.

Нынешнее поколение детей и подростков не любит читать. Стихов тоже не знают. Но почему-то стихи Бродского остаются исключением. Его с упоением цитируют, кусочки стихов пишут на футболках, многие рисуют портреты Иосифа Александровича. В чем заключается такое обожание поэта?

Все просто. Вслушайтесь в строчки

Не выходи из комнаты,не совершай ошибку,
Зачем выходить оттуда,куда вернешься вечером
Таким же,каким ты был,тем более-изувеченным?

И если через сотни лет
Придёт отряд раскапывать наш город,
То я хотел бы, чтоб меня нашли
Оставшимся навек в твоих объятьях.

Гений Бродского в простоте. Без пафоса, без шума. Из простых слов Иосиф Александрович сплетал кружева. Его стихи наполнены щемящей тоской, приправлены романтизмом, каплей грусти и щепоткой цинизма.

…Нам судьбой суждено
Встретиться снова
В одном из февральских дней.
Делаю ставку на тридцать первое

В эту зиму с ума
Я опять не сошел, а зима
Глядь и кончилась.

У Иосифа Александровича была сложная судьба. В ней было все: суд, опала на родине, арест и ссылка, отъезд за границу. Где он находил силы, чтобы писать такие пронзительные строчки – остается загадкой.

Мысли. Рифмы.
Я звонил, чтобы просто услышать голос.
Я люблю, не нуждаясь в ответном чувстве.

Даже за границей Бродский продолжает писать стихи. И неизменно на русском.

Когда так много позади,
Всего, в особенности — горя,
Поддержки чьей-нибудь не жди,
Сядь в поезд, высадись у моря.

Очень сложно говорить о человеке, о котором все рассказывают его же строчки. Но тем не менее, Бродский еще надолго останется тем поэтом, который намного опередил свое время.

Достань из чемодана пистолет.
Достань. И заложи его в ломбард.
Купи на эти деньги патефон
И где-нибудь на свете потанцуй.

Навсегда расстаемся с тобой,дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него — и потом сотри.

1 Пока не увяли цветы и лента еще не прошла через известь лета, покуда черна и вольна цыганить, ибо настолько длинна, что память моя, как бы внемля ее призыву, потянет ее, вероятно, в зиму, -- 2 прими от меня эту рифмо-лепту, которая если пройдет сквозь Лету, то потому что пошла с тобою, опередившей меня стопою; и это будет тогда, подруга, твоя последняя мне услуга. 3 Вот уж не думал увидеть столько роз; это -- долг, процент, неустойка лета тому, кто бесспорно должен сам бы собрать их в полях, но дожил лишь до цветенья, а им оставил полную волю в трактовке правил. 4 То-то они тут и спят навалом. Ибо природа честна и в малом, если дело идет о боли нашей; однако, не в нашей воле эти мотивы назвать благими; смерть -- это то, что бывает с другими. 5 Смерть -- это то, что бывает с другими. Даже у каждой пускай богини есть фавориты в разряде смертных, точно известно, что вовсе нет их у Персефоны; а рябь извилин тем доверяет, чей брак стабилен. 6 Все это помнить, пока есть сила, пока все это свежо и сыро, пока оболочка твоя, -- вернее, прощанье с ней для меня больнее, чем расставанье с твоей душою, о каковой на себя с большою 7 радостью Бог -- о котором после, будет ли то Магомет, Христос ли, словом сама избрала кого ты раньше, при жизни -- возьмет заботы о несомненном грядущем благе -- пока сосуд беззащитной влаги. 8 С того разреши мне на этом свете сказать о ее, оболочки, смерти, о том, что случилось в тот вечер в Финском Заливе и стало на зависть сфинксам загадкой -- ибо челнок твой вовсе не затонул, но остался возле. 9 Вряд ли ты знала тогда об этом, лодка не может и быть предметом бденья души, у которой сразу масса забот, недоступных глазу, стоит ей только покинуть тело; вряд ли ты знала, едва ль хотела 10 мучить нас тайной, чья сложность либо усугубляет страданье (ибо повод к разлуке важней разлуки); либо она облегчает муки при детективном душевном складе; даже пускай ты старалась ради 11 этих последних, затем что все же их большинство, все равно похоже, что и для них, чьи глаза от плача ты пожелала сберечь, задача неразрешима; и блеск на перлах их многоточия -- слезы первых. 12 Чаек не спросишь, и тучи скрылись. Что бы смогли мы увидеть, силясь глянуть на все это птичьим взглядом? Как ты качалась на волнах рядом с лодкой, не внемля их резким крикам, лежа в столь малом и столь великом 13 от челнока расстояньи. Точно так и бывает во сне; но то, что ты не цеплялась, -- победа яви: ибо страдая во сне, мы вправе разом проснуться и с дрожью в теле впиться пальцами в край постели. 14 Чаек не спросишь, и нету толка в гомоне волн. Остаются только тучи -- но их разгоняет ветер. Ибо у смерти всегда свидетель -- он же и жертва. И к этой новой роли двойной ты была готовой. 15 Впрочем и так, при любом разбросе складов душевных, в самом вопросе "Чем это было?" разгадки средство. Самоубийством? Разрывом сердца в слишком холодной воде залива? Жизнь позволяет поставить "либо". 16 Эта частица отнюдь не фора воображенью, но просто форма тождества двух вариантов, выбор между которыми -- если выпал -- преображает недвижность чистых двух параллельных в поток волнистых. 17 Эта частица -- кошмар пророков -- способ защиты от всех упреков в том, что я в саване хищно роюсь, в том, что я "плохо о мертвой" -- то есть самоубийство есть грех и вето; а я за тобой полагаю это. 18 Ибо, включая и этот случай, все ж ты была христианкой лучшей, нежели я. И, быть может, с точки зрения тюркских певцов, чьи строчки пела ты мне, и вообще Ислама, в этом нет ни греха, ни срама. 19 Толком не знаю. Но в каждой вере есть та черта, что по крайней мере объединяет ее с другими: то не запреты, а то, какими люди были внизу, при жизни, в полной серпов и крестов отчизне. 20 Так что ты можешь идти без страха: ризы Христа иль чалма Аллаха, соединенье газели с пловом или цветущие кущи -- словом, в два варианта Эдема двери настежь открыты, смотря по вере. 21 То есть одетый в любое платье Бог тебя примет в свое объятье, и не в любови тут дело Отчей: в том, что, нарушив довольно общий смутный завет, ты другой, подробный, твердо хранила: была ты доброй. 22 Это на счетах любых дороже: здесь на земле, да и в горних тоже. Время повсюду едино. Годы жизни повсюду важней, чем воды, рельсы, петля или вскрытие вены; все эти вещи почти мгновенны. 23 Так что твой грех, говоря по сути, равен -- относится к той минуте, когда ты глотнула последний воздух, в легких с которым лежать на водах так и осталась, качаясь мерно. А добродетель твоя, наверно, 24 эту минуту и ветра посвист перерастет, как уже твой возраст переросла, ибо день, когда я данные строки, почти рыдая, соединяю, уже превысил разность выбитых в камне чисел. 25 Черная лента цыганит с ветром. Странно тебя оставлять нам в этом месте, под грудой цветов, в могиле, здесь, где люди лежат, как жили: в вечной своей темноте, в границах; разница вся в тишине и птицах. 26 Странно теперь, когда ты в юдоли лучшей, чем наша, нам плакать. То ли вера слаба, то ли нервы слабы: жалость уместней Господней Славы в мире, где души живут лишь в теле. Плачу, как будто на самом деле 27 что-то остаться могло живое. Ибо, когда расстаются двое, то, перед тем как открыть ворота, каждый берет у другого что-то в память о том, как их век был прожит: тело -- незримость; душа, быть может, 28 зренье и слух. Оттого и плачу, что неглубоко надежду прячу, будто слышишь меня и видишь, но со словами ко мне не выйдешь: ибо душа, что набрала много, речь не взяла, чтоб не гневить Бога. 29 Плачу. Вернее, пишу, что слезы льются, что губы дрожат, что розы вянут, что запах лекарств и дерна резок. Писать о вещах, бесспорно, тебе до смерти известных, значит плакать за ту, что сама не плачет. 30 Разве ты знала о смерти больше нежели мы? Лишь о боли. Боль же учит не смерти, но жизни. Только то ты и знала, что сам я. Столько было о смерти тебе известно, сколько о браке узнать невеста 31 может -- не о любви: о браке. Не о накале страстей, о шлаке этих страстей, о холодном, колком шлаке -- короче, об этом долгом времени жизни, о зимах, летах. Так что сейчас, в этих черных лентах, 32 ты как невеста. Тебе, не знавшей брака при жизни, из жизни нашей прочь уходящей, покрытой дерном, смерть -- это брак, это свадьба в черном, это те узы, что год от года только прочнее, раз нет развода. 33 Слышишь, опять Персефоны голос? Тонкий в руках ее вьется волос жизни твоей, рассеченный Паркой. То Персефона поет над прялкой песню о верности вечной мужу; только напев и плывет наружу. 34 Будем помнить тебя. Не будем помнить тебя. Потому что людям свойственна тяга к объектам зримым или к предметам настолько мнимым, что не под силу сердечным нетям. И, не являясь ни тем, ни этим, 35 ты остаешься мазком, наброском, именем, чуждым своим же тезкам и не бросающим смертной тени даже на них. Что поделать с теми, тел у кого, чем имен, намного больше? Но эти пока два слога -- 36 Таня -- еще означают тело только твое, не пуская в дело анестезию рассудка, ими губы свои раздвигая, имя я подвергаю твое огласке в виде последней для тела ласки. 37 Имя твое расстается с горлом сдавленным. Пользуясь впредь глаголом, созданным смертью, чтоб мы пропажи не замечали, кто знает, даже сам я считать не начну едва ли, будто тебя "умерла" и звали. 38 Если сумею живым, здоровым столько же с этим прожить я словом лет, сколько ты прожила на свете, помни: в Две Тысячи Первом лете, с риском быть вписанным в святотатцы, стану просить, чтоб расширить святцы. 39 Так, не сумевши ступать по водам, с каждым начнешь становиться годом, туфельки следом на водах тая, все беспредметней; и -- сам когда я не дотянувши до этой даты, посуху двину туда, куда ты 40 первой ушла, в ту страну, где все мы души всего лишь, бесплотны, немы, то есть где все -- мудрецы, придурки, -- все на одно мы лицо, как тюрки, -- вряд ли сыщу тебя в тех покоях, встреча с тобой оправдание коих. 41 Может, и к лучшему. Что сказать бы смог бы тебе я? Про наши свадьбы, роды, разводы, поход сквозь трубы медные, пламень, чужие губы; то есть, с каким беспримерным рвеньем трудимся мы над твоим забвеньем. 42 Стоит ли? Вряд ли. Не стоит строчки. Как две прямых расстаются в точке, пересекаясь, простимся. Вряд ли свидимся вновь, будь то Рай ли, Ад ли. Два этих жизни посмертной вида лишь продолженье идей Эвклида. 43 Спи же. Ты лучше была, а это в случае смерти всегда примета, знак невозможности, как при жизни, с худшим свиданья. Затем что вниз не спустишься. Впрочем, долой ходули -- до несвиданья в Раю, в Аду ли. 1968(?)

…однако, не в нашей воле эти мотивы назвать благими; смерть - это то, что бывает с другими. Иосиф Бродский

Вы опять собираетесь выйти из гостиной среди ночи, - уверенно заявил Невилл. - Вам нельзя этого делать. Вас поймают, и у Гриффиндора снова будут проблемы! - Нет, нет, конечно же, мы не собираемся делать ничего плохого, - затараторила Гермиона, нервно поглядывая на высокие стоячие часы у двери. - Почему бы тебе не пойти спать, Невилл? Уже поздно. - Я не выпущу вас отсюда, - упрямо сказал Лонгботтом. - Даже если мне придётся с вами драться. - Не будь идиотом! - взорвался Рон. - Немедленно уйди с дороги! - Нет! - Невилл и сам не понимал, откуда в нём столько упорства. Какое ему вообще дело до этой троицы? Пусть бы себе шли и нарывались на Снейпа и прочие неприятности. Может быть, дело в том, что они окончательно достали весь факультет своими тайнами? Вечно шушукаются по углам с таким видом, словно они посвящены в Великие Мировые Истины. А все окружающие просто жалкие недоумки, не способные завязать себе шнурки. Сжав кулаки, Невилл принял классическую боксёрскую стойку: - Давай, Уизли, иди сюда. - Э-э-э… - протянул рыжий и шагнул за спину Поттера. Ну конечно. Трус. Трус и подлиза, способный только примазываться к чужой славе. Гарри неуверенно посмотрел на Лонгботтома, оценил размер его кулаков и повернулся к Грейнджер: - Гермиона, сделай что-нибудь… Невилл скривился. Кошмар какой, и это наследник Поттеров. Кто его воспитывал вообще? Прятаться за спину девчонки… Опустив руки, он приготовился выслушать ещё одну порцию увещеваний от Грейнджер. Откуда он мог знать, что магглорожденная идиотка способна напасть на безоружного? - Петрификус Тоталус! - выкрикнула лохматая дура, и Невилл почувствовал, как каменеют мышцы, отказываясь повиноваться. Покачнувшись, он упал на спину, больно ударившись головой об подставку часов. - Прости, Невилл, позже ты всё поймёшь, - деловито сказала Грейнджер, пряча палочку. - У нас нет выбора. - Ты сам в этом виноват, - покивал Уизли - Не нужно было становиться у нас на пути. Гарри, ты идёшь? - Что ты с ним сделала? - с ужасом спросил Поттер. - Почему он… такой? - Это полная парализация мышц тела, - объяснила Грейнджер. - Пойдём, Гарри, время дорого. - А это не опасно? - Поттер склонился над ним и осторожно потыкал пальцем в живот. Невилл с удовольствием плюнул бы ему в лицо, но плотно сжатые челюсти не позволяли даже дышать через рот. - Совершенно нет, со временем заклятие спадёт, и с Невиллом снова всё будет хорошо. Поттер удовлетворился этим объяснением и позволил Уизли и Грейнджер вытащить себя в коридор. Невилл порадовался, что у него нет насморка, и стал думать о том, что он сделает с драккловой троицей. Наглецов следовало проучить так, чтобы они раз и навсегда зарубили себе на носу, как опасно Предателям Крови и магглам с палочками поднимать руку на наследников старинных семейств. По всему выходило, что без поддержки ему не справиться. Жаловаться бабушке не хотелось, а вот помощь кого-нибудь из старшекурсников пришлась бы кстати. Мысленно перебирая всех родичей и потомков союзных Родов, Лонгботтом чувствовал, что в затылок всё сильнее впивается какая-то острая деталь. Напрягшись до предела, Невилл попытался сдвинуть голову в сторону. Рывок! Парализованное тело не слушалось. Дура Грейнджер была действительно сильной ведьмой. Рывок! Затылок обожгло острой болью. По шее щекотно побежала тёплая струйка. Невилл запаниковал. Шанс, что кто-то спустится в гостиную факультета в такое время, был ничтожен. Безголовый Ник наверняка проводит время в обществе других привидений. Домовики, убирающие гостиную, явятся не раньше пяти утра. Сколько времени продержится наколдованный паралич, Невилл не знал. Зато знал, что раны головы очень опасны. Если вовремя не оказать пострадавшему помощь, он запросто может истечь кровью. «Столик! - осенило его. - Если удастся доползти до столика между креслами и толкнуть его, вся эта наставленная на нём дребедень свалится и загремит. Тогда кто-нибудь обязательно выйдет посмотреть, что случилось!» Честно говоря, план вышел так себе, и Невилл это отлично понимал. Но просто лежать, таращиться в потолок и чувствовать, как медленно намокает ворот мантии, было просто невыносимо. Пару раз глубоко вдохнув, он сосредоточился и неимоверным усилием воли дёрнулся вбок. Перед глазами мелькнуло кресло, кусочек каминной решётки, и Невилл уткнулся лицом в тускло-красный ковёр. В носу немедленно защекотало от пыли. Невилл попытался сделать вдох, но нос забился длинным ворсом. Лонгботтом запаниковал. Надо было срочно перевернуться на спину, или хотя бы на бок. Зажмурившись, он попробовал оттолкнуться от пола, но все силы ушли на последний неудачный рывок. Перед глазами поплыли чёрно-багровые круги, в ушах зашумело, в груди заворочался колючий ёж… А потом Невилла понесло в темноту, к ласковому белому сиянию.

Гарри открыл глаза и огляделся. Судя по всему, он находился в больничном крыле, а возле его кровати стояло несколько расплывчатых фигур. Нащупав очки на столике, он нацепил их на нос и застыл в изумлении. Директор Дамблдор. Министр Фадж, колдографии которого Гарри пару раз видел в «Ежедневном пророке». Декан МакГонагалл, и лицо у неё такое, словно ей за шиворот только что сунули жабу. Высокий надменный блондин, отец засранца Малфоя. Почему он здесь? Ах, да, он же председатель Попечительского совета. Неужели всё из-за того, что он, Гарри, разбил зеркало? Квиррелл! Гарри похолодел. Никто не знает, что у Квиррелла из затылка торчал Волдеморт. Нужно срочно объяснить, что профессор ЗоТИ с вселившимся в него Тем-Кого-Нельзя-Называть скрылся в неизвестном направлении, прихватив Философский камень. Да уж. И как прикажете рассказывать это директору при посторонних? - Дайте пройти, - раздалось недовольное ворчание мадам Помфри. - Встали тут, как в музее! Успеете ещё насмотреться. Как вы себя чувствуете, мистер Поттер? - Но-нормально, - выдавил из себя Гарри. - Г-голова только болит. Профессор МакГонагалл шумно втянула в себя воздух и зажала рот рукой, словно боялась сказать что-то лишнее. Директор Дамблдор приобнял её за плечи, усадил на стул и протянул склянку с зельем. Фадж и Малфой, переглянувшись, отступили к двери. Мадам Помфри несколько раз взмахнула палочкой, опутав Гарри паутиной разноцветных заклинаний, сунула ему стакан с мерзкого вида варевом и, глядя поверх его головы, произнесла в пространство: - Опасности для жизни нет. В иных обстоятельствах я бы рекомендовала постельный режим, но теперь… Можете его забирать. - Благодарю вас, Поппи, - усталым, каким-то потухшим голосом произнёс директор Дамблдор. - Скажите, как чувствует себя Квиринус? - Его уже можно переправить в Мунго без вреда для здоровья, - ответила мадам Помфри. - Я, как вы понимаете, не специалист по случаям длительной одержимости. Но за то, что он выдержит каминный переход, ручаюсь. Значит, профессор здесь. Надо думать, Философский камень тоже в безопасности. Тогда что произошло и зачем здесь все эти люди? Кого они собрались забирать и куда? Гарри поймал взгляд школьного колдомедика, стремясь получить хоть какую-нибудь подсказку, и вздрогнул. Всегда приветливая и заботливая, мадам Помфри смотрела на него, как на жирного таракана, нагло восседающего на накрахмаленном постельном белье. Директор Дамблдор вздыхал и поглаживал бороду, а профессор МакГонагалл беззвучно плакала, уткнувшись в сложенные на спинке стула руки.

Стены из тёмного камня были тускло подсвечены факелами. Справа и слева от Гарри вздымались ряды практически пустых скамей, но впереди, где скамьи стояли на возвышении, на них темнело много человеческих силуэтов. Посреди зала стояло несколько кресел, и на двух из них, прикованные цепями к подлокотникам, сидели… - Рон! Гермиона! Гарри стало немного стыдно, что он совершенно забыл о своих друзьях. Но всё происходящее было таким странным, события развивались так стремительно, что ему просто некогда было думать о чём-то или ком-то ещё. Он всё пытался понять, что означают эти странные взгляды, которые бросают на него взрослые, и почему никто не отвечает на его вопросы. Сопровождающий его аврор слегка придержал мальчика за плечо, не давая подойти к товарищам. Гарри послушно сел в указанное кресло и вздрогнул, когда свободно болтающиеся цепи лязгнули, обмотав его руки и ноги. Металл неприятно холодил кожу, но это странным образом успокаивало. Гарри поднял глаза на сидящих перед ним людей. Министр Фадж задумчиво вертел в руках свой неизменный котелок. Слева от Фаджа Гарри увидел дородную волшебницу с квадратным подбородком и очень короткими седыми волосами. В глазу у неё поблёскивал монокль, и выглядела она довольно-таки устрашающе. По правую руку от Фаджа сидела высокая старуха в тёмно-зелёном платье и шляпке, украшенной чучелом грифа. Рядом с ней комкала в руках носовой платок профессор МакГонагалл, а на самом краю скамьи директор Дамблдор шептался с незнакомым Гарри волшебником в бархатной мантии сливового цвета. Лица остальных были скрыты полумраком. Некоторые из них негромко переговаривались, но, как только министр хлопнул в ладоши, в зале воцарилась зловещая тишина. - Слушание по делу «Род Лонгботтом против Гарри Поттера, Гермионы Грейнджер и Рональда Уизли» объявляю открытым, - звучно провозгласил Фадж. Гарри почувствовал, что начинает злиться. Его вытащили прямо из постели, приволокли в этот непонятный зал, и оказывается, всё это из-за тюфяка Невилла? - Что тут вообще происходит? - громко спросил он, крепко сжав подлокотники кресла. - Я ни в чём не виноват! - Силенцио, - шепнул стоящий за креслами аврор, и Гарри с ужасом понял, что больше не может выдавить из себя ни звука. Судя по сочувственному взгляду Рона, его и Гермиону заставили замолчать тем же способом. - Разбирается дело о применении Гермионой Джин Грейнджер, Гарри Джеймсом Поттером, Наследником Рода Поттер и Рональдом Биллиусом Уизли злонамеренного и вредоносного колдовства против Невилла Лонгботтома, Наследника Рода Лонгботтом. Рональд Биллиус Уизли обвиняется в том, что не остановил Гермиону Джин Грейнджер в момент наложения вредоносного заклинания и оставил Невилла Лонгботтома без всякой помощи, хотя не было между ними ни вражды, ни крови. Гарри Джеймс Поттер обвиняется в том, что подстрекал Гермиону Джин Грейнджер причинить вред Невиллу Лонгботтому, не остановил её в момент наложения вредоносного заклинания и оставил Невилла Лонгботтома без всякой помощи, хотя не было между ними ни вражды, ни крови. Гермиона Джин Грейнджер обвиняется в том, что она напала на безоружного, применила к нему заклинание Петрификус Тоталус и оставила Невилла Лонгботтома без всякой помощи, что и привело к его гибели. Внутри всё похолодело, руки и ноги превратились в кисель. Пожалуй, если бы не цепи, Гарри не удержался бы в кресле и сполз на пол. К гибели? Невилла? Но как?! Откуда-то сбоку послышались истерические всхлипывания. Миссис Уизли. Плачет, не скрываясь. Мистер Уизли сидит на скамье с абсолютно потерянным видом, как будто не понимает, где он, и как он тут оказался. - Свидетелем сих деяний является портрет, преграждающий путь в гостиную факультета Гриффиндор, - продолжал Фадж. -Как должно быть известно уважаемому Визенгамоту, Охраняющие Портреты обрабатываются специальными настоями и заклинаниями, дабы они не могли лгать, вредить ученикам даже косвенно и в надлежащий момент поднимали тревогу, призывая на помощь декана факультета или любого другого взрослого мага, способного разрешить ситуацию. - Однако же, Полная Дама тревогу не подняла, - перебила министра волшебница с моноклем. - Совершенно верно, мадам Боунс, - учтиво ответил Фадж. - Портрет, висящий на входе в Гриффиндорскую гостиную, оказался не Охраняющим, а Наблюдающим. Полная Дама выполнила все свои функции: услышав шум, сквозь изнанку холста пронаблюдала всю ссору от начала и до конца, запомнила каждое слово и каждый жест и стала ожидать вызова на доклад. - Благодарю вас, министр, - сухо сказала мадам Боунс и что-то пометила в блокноте. - К вопросу о портретах мы ещё вернёмся. - Проверка палочки Гермионы Джин Грейнджер выявила, что она действительно использовала заклинание Петрификус Тоталус, - откашлявшись, продолжил министр Фадж. - Не доверять показаниям Наблюдающего Портрета нет оснований. Полная Дама тщательно проверена сотрудниками Аврората и специалистами Отдела Тайн, никаких посторонних воздействий на портрет оказано не было. Таким образом, вина Гермионы Грейнджер, Гарри Поттера и Рональда Уизли доказана полностью. - Наш Род практически уничтожен, - проговорила старая леди в шляпе с чучелом. - Невилл мёртв. Фрэнк хуже, чем мёртв. Надежды на восстановление семьи не осталось. Умру я - умрёт Род. Я должна и хочу уйти с честью, отомстив тем, до кого могу дотянуться. Как последний представитель семьи Лонгботтомов, согласно Кодексу Рода, я требую виру за смерть Наследника, и она должна быть выплачена полностью и сразу, без увёрток и отговорок! На верхних скамьях завозились и зашептались. Гарри не очень-то понял, что именно сказала миссис Лонгботтом. Ясно было только, что ничего хорошего это не сулило. - Если у кого-то есть разумные доводы в защиту подсудимых, Визенгамот готов их выслушать, - скороговоркой пробормотал министр Фадж. - Я прошу слова у уважаемого Визенгамота, - поднялся с места Люциус Малфой. Гарри смотрел на него и отчаянно надеялся на чудо. Вот сейчас он скажет, что Невилл жив, и волноваться нечего, а Гарри, Гермиона и Рон просто пошутили. Их поругают, снимут кучу баллов, может быть, назначат отработку на весь следующий год и отпустят по домам. Ведь они же не хотели ничего плохого! Они спасали Философский Камень от Волдеморта! Они не виноваты! Никто не виноват! - Прошу уважаемый Визенгамот и леди Лонгботтом принять во внимание, что обвиняемый Гарри Джеймс Поттер также является Наследником Рода. Хотя его поступки и привели к гибели Наследника Рода Лонгботтом, прямых действий, способствующих этому, он не совершал. В случае смерти Гарри Джеймса Поттера прервётся ещё один старинный Род, коих и так осталось немного. Прошу уважаемый Визенгамот учесть это при вынесении приговора. Гарри не мог поверить своим ушам. В случае смерти? Каким образом? Почему? Это невозможно! Он просто не может умереть! Альбус Дамблдор старательно отводил глаза от кресел с обвиняемыми. Минерва МакГонагалл гладила миссис Лонгботтом по плечу и что-то негромко говорила. Молли Уизли, не скрываясь, плакала в голос. Артур Уизли смотрел перед собой с отсутствующим выражением лица. На верхних скамьях воцарился форменный переполох. Почтенные маги что-то живо обсуждали, размахивая руками и тыкая пальцами в невесть откуда взявшийся огромный фолиант. Кто-то перебросил мадам Боунс записку. Она развернула свиток, вчиталась, удивлённо подняла бровь и передала записку Фаджу. Министр покивал, жестом подозвал мистера Уизли к себе и все трое поднялись наверх, туда, где решалась судьба Гарри, Рона и Гермионы. За ними двинулся Альбус Дамблдор и величаво проследовала миссис Лонгботтом. Гарри бездумно ковырял пальцем лакированное дерево подлокотника, а в ушах, словно стук колёс Хогвартс-экспресса, ритмично бились одни и те же слова: «Не-мо-жет-быть-не-мо-жет-быть…»

Задержав дыхание, Гарри следил, как спускаются и рассаживаются на свои места министр Фадж, мадам Боунс, миссис Лонгботтом и остальные. Зал притих. Министр Фадж встал так, чтобы его лицо видели и обвиняемые, и собравшиеся в зале маги. - Рассмотрев дело о применении Гермионой Джин Грейнджер, Гарри Джеймсом Поттером, Наследником Рода Поттер и Рональдом Биллиусом Уизли злонамеренного и вредоносного колдовства против Невилла Лонгботтома, Наследника Рода Лонгботтом, приведшего к его гибели, и приняв во внимание требования леди Лонгботтом, последнего представителя Рода Лонгботтом, Визенгамот постановил: Рональд Уизли исключается из школы Чародейства и Волшебства Хогвартс. Отныне и навсегда ему запрещается пользоваться магией, его волшебная палочка будет сломана, а сам он до конца жизни не имеет права покидать место жительства, которое будет определено ему Визенгамотом. Всем присутствующим в Британии членам семьи Уизли запрещается занимать общественные посты и пользоваться магией в общественных местах. Джиневра Молли Уизли пройдёт обряд Отсечения от Рода и поступит под опеку Министерства до наступления брачного возраста. Да будет всё сказанное вирой Роду Лонгботтом! - Принимаю виру, - громко ответила старая леди. - Гарри Поттер, наследник Рода Поттер, признаётся недееспособным и исключается из школы Чародейства и Волшебства Хогвартс. Отныне и навсегда ему запрещается пользоваться магией, его волшебная палочка будет сломана, а сам он поступает под опеку Министерства, с ограничением своих прав и свобод. Опекунская комиссия будет сформирована на следующем заседании Визенгамота, тогда же будет определено место жительства Гарри Поттера. Всё движимое и недвижимое имущество, принадлежащее Роду Поттер, также поступает под опеку Министерства, с тем, чтобы оно было передано детям Гарри Джеймса Поттера, когда они достигнут совершеннолетия. По достижению Джиневрой Уизли брачного возраста она выйдет замуж за Гарри Поттера и будет обязана родить не менее трёх детей и не менее двух дееспособных Наследников Рода Поттер. Да будет всё сказанное вирой Роду Лонгботтом! - Принимаю виру, - склонила голову миссис Лонгботтом. - Гермиона Грейнджер, не обладающая движимым и недвижимым имуществом, не являющаяся носительницей чистой крови, не обладающая особыми талантами и способностями, которые можно употребить на пользу магическому миру, не имеющая ничего, кроме волшебной палочки и собственной жизни исключается из школы Чародейства и Волшебства Хогвартс и приговаривается к поцелую дементора. Да будет жизнь её вирой за жизнь Наследника Рода Лонгботтом! - Принимаю виру! - повторила старая леди, и глаза её сверкнули злым торжеством. Гарри растерянно завертел головой. Гермиона побледнела, по лицу её текли крупные слёзы. Рон рвался из цепей, побагровев от усилий. А сам он… он так и не смог до конца поверить в то, что произошло. Оставить Хогвартс? Никогда больше не сотворить ни одного заклинания? Не видеть друзей, не ходить в Большой Зал, не задираться с Малфоем… Но он будет жить. Тут Гарри почувствовал на себе внимательный взгляд и вздрогнул. Кажется, он ошибся, и Малфоев в его жизни будет предостаточно. Увели Рона. Кто-то небрежно подцепил потерявшую сознание Гермиону заклинанием Левитации, и её худенькая фигурка с копной пушистых волос медленно выплыла в коридор. Он будет жить. Пусть под опекой - вряд ли это будет хуже, чем у Дурслей. Пусть без магии - он жил без неё одиннадцать лет. Смерть опять обошла его стороной. Смерть - это то, что бывает с другими.